Степень вовлечённости православного духовенства в процессы, вызванные революцией 1917 г., а также отношение к ней священнослужителей, взаимодействие между представителями государственной власти, Святейшим Синодом и епархиальным начальством, архиереями, приходским духовенством и паствой до сих пор ещё мало изучены¹.

В Крыму всё это осложнялось исторически сложившейся многонациональностью и поликонфессиональностью, а также неожиданной сменой губернатора. В январе 1917 г. Н.А. Княжевич, управлявший Таврической губ. с ноября 1914 г., был назначен одесским градоначальником². Его преемником в конце февраля стал генерал-майор В.В. Бойсман, участник боя крейсера «Варяг» и канонерской лодки «Кореец» с японской эскадрой у Чемульпо³, а до того во главе губернии оказался кн. С.В. Горчаков, с 1915 г. занимавший пост местного вице-губернатора⁴. Таврической епархией с 1912 г. руководил архиепископ Димитрий (в миру – князь Давид Ильич Абашидзе(1867–1942), после принятия великой схимы – Антоний)⁵. Он был известен как активный сторонник монархического движения и почётный председатель Таврического отдела Русского собрания. 1 марта 1917 г. в кафедральном Александро-Невском соборе Симферополя в присутствии военного и гражданского руководства края владыка Димитрий отслужил панихиду по Александру II⁶. 3 марта в том же храме планировалось торжественное богослужение и выборы церковного старосты⁷, а 5 марта правящий архиерей намеревался провести в здании Таврической духовной консистории общее собрание членов православного миссионерского общества⁸. Однако петроградские события опрокинули эти замыслы. Известие об отречении Николая II и передаче власти в руки Временного правительства пришло в Симферополь 4 марта. В своей телеграмме председателю Государственной думы М.В. Родзянко, посланной 8 марта, архиепископ Димитрий сообщал, что «весть об отречении и существовании Временного верховного правительства» получил в полдень 4 марта и тогда же «беспрекословно принял решение повиноваться»⁹. Владыку беспокоило известие о том, что кн. С.В. Горчаков, «желая закрепить за собой губернаторское место», сообщил в столицу о нежелании архиепископа Таврического оглашать манифест об отречении Николая II и отменять поминовение бывшего императора в церквях епархии. Данные обвинения, по словам преосвященного Димитрия, не соответствовали действительности, так как он лично просил губернатора прислать тексты обращений Николая II и вел. кн. Михаила Александровича для опубликования. Как только они были получены, их в тот же день, 4 марта, разослали по храмам¹⁰. Однако в 11 часов вечера 4 марта архиепископ переговорил по телефону с полицмейстером, высказавшим предположение, что «лучше подождать» и отложить их чтение в кафедральном соборе до торжественного богослужения 9 марта, когда Церковь отмечала память сорока Севастийских мучеников. Характерно, что телеграмма, отправленная владыкой Родзянко 8 марта, заканчивалась словами: «По архиерейской совести заявляю, что я представляю всю важность настоящего момента и зависимость спасения отечества от безусловного добросовестнейшего повиновения новому верховному правительству. Я – русский патриот, и мною будут приняты все меры к проведению в жизнь всех распоряжений нового верховного правительства»¹¹.

5 марта владыка составил «Послание пастве Таврической» с подзаголовком: «Всё для спасения отечества», в котором, по мнению П.Г. Рогозного, можно было усмотреть закамуфлированную монархическую пропаганду¹². По словам М.А. Бабкина, архиепископ «подверг суровой критике правление Николая II»¹³. В «Послании» происходившие в стране процессы сравнивались с событиями Смутного времени и констатировалось, что Бог «положил предел царствования бывшего государя». «Ныне, – утешал верующих преосвященный Димитрий, – Сам Царь Небесный занял престол русского царства, дабы Он Единый Всесильный был верным помощником нашим в постигшей нас великой скорби, в бедствиях, нагнанных на нас бывшими руководителями государственной жизни нашей». Ссылаясь на примеры из Писания, архиепископ Таврический призывал паству сохранять единство и признать новую власть, добросовестно выполняя свои обязанности¹⁴.

Немалое затруднение возникало из-за необходимости молиться во время богослужения за царя и особ Императорской фамилии. 5 марта архиепископ Таврический отправил в Петроград телеграмму, прося Синод сообщить новую формулу поминовения властей, а до получения ответа, посоветовавшись с симферопольскими протоиереями, выработал свою, убрав из прежнего упоминания «благочестивейшего, самодержавнейшего, великого государя нашего императора Николая Александровича» слова «самодержавнейшего» и «нашего». Через секретаря Таврической духовной консистории её тогда же сообщили управлявшему губернией кн. Горчакову, и тот «нашёл её вполне приемлемой»¹⁵. 7 марта в Симферополе была получена официальная телеграмма с составленной накануне новой формулировкой молитвы «об утишении страстей, с возглашением многолетия богохранимой державе Российской и благоверному Временному правительству ея». В тот же день городское собрание духовенства обсудило порядок её употребления на богослужении, не найдя ничего противоречивого в том, что, по выражению С.Л. Фирсова, «многолетие предписывалось провозглашать временному институту власти»¹⁶. 8 марта по распоряжению преосвященного Димитрия Таврическая духовная консистория разослала через благочинных циркулярные телеграммы с изменённым чином поминовения властей. Соответствующие распоряжения были сделаны по всем учреждениям епархии. Духовенству недвусмысленно внушалось: «Мы с народом, армией и новым правительством»¹⁷.

В тот же день на совместном заседании симферопольской городской думы и представителей общественных организаций многолетний и уважаемый жителями городской голова В.А. Иванов заявил, что архиепископ Димитрий говорил ему о признании Временного правительства и намеченном чтении манифестов в церквях¹⁸. Впрочем, сам владыка на этом заседании не присутствовал. Стройный хор голосов священнослужителей, выражавших сочувствие революции, нарушила лишь проповедь, произнесённая 5 марта в кафедральном соборе архимандритом Адрианом (Демидовичем) – видным черносотенцем, известным далеко за пределами епархии. В начале 1910-х гг., проживая в Киеве, он активно включился в деятельность Союза русского народа, выступал с проповедями и статьями, развивал антиреволюционные и антисемитские идеи, а в публикациях по поводу «дела Бейлиса» критиковал не только «передовое общество», но и полицейское руководство и местную власть, после чего вынужден был переселиться в Крым¹⁹. Показательно, что все крупнейшие крымские газеты написали о проповеди архимандрита Адриана и о негативной реакции на неё местного духовенства, но ни одно издание не рискнуло изложить её содержание²⁰. Судя по тому, что писал 15 марта архиепископ губернскому комиссару, в ней «были допущены резкие выражения о еврейской национальности и фразы, могущие быть понятыми как выпад против интеллигенции»²¹. Городской голова поспешил донести о поступке архимандрита главе правительства и министру внутренних дел. Речь явно «произвела в симферопольском обществе большое смущение», городские священники публично дистанцировались от архимандрита и заявляли о своём несогласии с ним, а преосвященный Димитрий запретил возмутителю спокойствия любые выступления с церковной кафедры и ходатайствовал о его удалении в другую епархию²². В мае Адриана перевели в Курскую епархию, причислив к братии Глинской пустыни, однако уже в августе он вернулся в Симферополь и тайно поселился на одной из частных квартир, о чём архиепископ сообщил в Святейший Синод и губернскому комиссару²³.

Тем временем, ещё 3 марта, новым обер-прокурором стал В.Н. Львов, а 6 марта Таврическим губернским комиссаром был назначен бывший председатель Таврической земской управы Я.Т. Харченко. Епархиальное духовенство во главе с архиепископом Димитрием (Абашидзе) направило им приветственные телеграмм. Обращение таврического иерарха и многих священнослужителей к обер-прокурору 5 марта завершалось словами надежды: «Светлая заря будущего да воссияет над родиной, и да подаст Господь Церкви Своей святой укрепление и утверждение»²⁴. Вскоре был получен ответ с выражением искренней благодарности²⁵. Любопытно, что никаких посланий главе Временного правительства кн. Г.Е. Львову в марте 1917 г. не направлялось.

7 марта в Симферополе под председательством благочинного протоиерея А. Бычковского состоялось пастырское собрание духовенства, постановившее вновь заявить о подчинении Временному правительству и телеграфировать Харченко о готовности «приложить все силы и честно служить дорогой родине не за страх, а за совесть». Другая телеграмма была отправлена обер-прокурору Львову. На собрании обсуждался также вопрос о представительстве духовенства в городском общественном комитете при городской думе, образованном 5 марта «для обслуживания назревающих нужд населения». Поскольку создание этой организации стало неожиданностью для горожан, в тот день удалось собрать лишь небольшую группу священников, делегировавших в комитет протоиерея Бычковского. И хотя он не считал себя «вполне правомочным» представлять интересы городского клира, 7 марта присутствовавшие на собрании вновь единогласно уполномочили его заседать в городском общественном комитете и заявить там, что «духовенство г. Симферополя вполне подчиняется новому правительству и готово исполнять все его распоряжения не за страх, а за совесть». Вместе с тем, узнав, что в некоторых учебных заведениях случались попытки испортить изображения особ свергнутого царского дома, священнослужители сочли благоразумным в духовных и церковных школах «временно, до утишения страстей» снять эти портреты²⁶.

9 марта в симферопольском кафедральном Александро-Невском соборе архиепископ Димитрий (Абашидзе) отслужил молебен о благоденствии России. Перед его началом были прочитаны манифесты об отречениях, архиерей произнёс речь о причинах и значении произошедших событий, а также о том, как следует относиться к «совершившемуся перевороту» истинным христианам, любящим свою родину. «Высказанные по этому поводу мысли, – отмечалось в местной газете “Южные ведомости”, – владыка Димитрий иллюстрировал примером, в котором сравнил настоящее рождение новой России с рождением в мир человека, появление которого на свет вся семья ждёт долго и с нетерпением. “В таких случаях, – закончил свою речь высокопреосвященный Димитрий, – особенно бережно относятся к виновнице торжества, перенесшей все муки рожденья, и ей является в настоящий момент наша многострадальная родина. Употребим же все усилия, чтобы оградить её от дальнейших тревог и страданий. Счастье и великое будущее России в наших руках и мы ни на минуту не должны забывать этого в этот великий исторический момент, работая в дружном единении по завету Спасителя”». Богослужение завершилось приветствием губернскому комиссару. Назвав его «неутомимым общественным деятелем, много послужившим земскому делу», архиепископ передал ему Козельщанскую икону Божией Матери и выразил уверенность в том, что «знание и многолетний опыт послужат ему к руководству в новой сфере его деятельности»²⁷. Неудивительно, что Харченко в тот же день телеграфировал обер-прокурору Синода: «После личных моих переговоров [с] местным архиепископом все недоразумения устранены, архиепископ выразил полную готовность подчиниться новому правительству и готовность идти навстречу его начинаниям и распоряжениям»²⁸.

Одновременно в местной печати появился отрывок из письма ректора Таврической духовной семинарии архимандрита Иринарха (Синеокова-Андриевского) симферопольскому городскому голове, в котором опровергались вздорные слухи, будто они с архиепископом «стоят за старый порядок и поминают на богослужениях государя». Ректор, напротив, утверждал, что и он, и глава Таврической епархии признали новое правительство с радостной надеждой, поскольку «много настрадались в эпоху распутинщины и протопоповщины»²⁹.

Почувствовав поддержку со стороны светской власти и стремясь соответствовать требованиям времени, архиепископ стал высказывать идеи, в прежние годы не свойственные для этого «правоверного» монархиста. 12 марта после окончания воскресной службы в кафедральном соборе он обратился к пастве: «Церковь, повелевая нам повиноваться властям, по примеру Самого Спасителя, не ставит преград к обсуждению и наилучшему устроению гражданской жизни России и разрешает исповедовать образ мысли как республиканский, так и монархический или конституционный. Перемена власти в нашем отечестве есть дело устроения Божия, и потому мы обязаны повиноваться Временному правительству не за страх, а за совесть, и помочь облегчить ему осуществить намеченные им блага»³⁰. Излагая подробности этого выступления, лесовод А.Н. Углицких привёл весьма характерное рассуждение: «Русское православное духовенство всегда шло с народом и разделяло его участь. Во времена крепостного права народ наказывали публично, а нас – в конюшнях… Среди жертв лучшему устроению отечества, сосланных и казнённых, много детей духовенства. Терпя всё и мучаясь нашими народными язвами (несправедливостью бесправия), духовенство терпело и само, но молчало, чтобы не вносить смуту и рознь»³¹. Углицких назвал эти высказывания «золотыми» и, явно находясь в состоянии эйфории, с пафосом заключал: «Вопросов религиозных дыхание момента ещё не коснулось, но коснуться может. Пусть же наша православная Церковь не боится отныне! Слова, о которых здесь возвещается, убеждают нас и должны убедить всех, что в ней, нашей отныне истинной матери-Церкви, хранились, таясь, великие силы духа, которые ныне, при свободе слова, возвеличат нашу всегда скромную и вместе простую православную Церковь»³².

15 марта архиерей сообщал Харченко о том, что 4, 9 и 12 марта им были произнесены «соответствующие переживаемому моменту» поучения, повторявшие в общих чертах «Послание пастве Таврической» (его печатный экземпляр прилагался к письму). При этом указывалось, что 5 тыс. экземпляров «Послания» разосланы по всем приходам епархии (по 10–15 на приход), как и присланные губернским комиссаром тексты присяги. «Да поможет Господь Вам, нашему первому народному правителю губернии, – писал архиепископ, – при участии всех добрых граждан сохранить в губернии спокойствие и порядок и тем содействовать новому правительству в скорейшей победе над врагом и укреплении новых порядков в свободной ныне Великой России»³³. Революционный порыв преобразил и официальный епархиальный журнал «Таврический церковно-общественный вестник». Отныне на его страницах публиковались не только проповеди, богословские трактаты и объявления о службах, но и краткие сообщения об актуальных политических событиях³⁴, а также правительственные указы и декларации³⁵. 19 марта во всех церквях епархии прихожане были приведены к присяге на верность Российскому государству и Временному правительству. В симферопольском кафедральном соборе архиепископ прочёл перед этим послание Святейшего Синода³⁶.

30 марта, узнав, что иеродиакон Кизилташской киновии св. Стефана Сурожского донёс в Отузское правление о том, что настоятель обители игумен Мирон не признаёт Временное правительство и поминает на богослужениях царя, преосвященный Димитрий обратился за помощью к Харченко. По его мнению, иеромонах оговорил настоятеля из личной неприязни и желания подвести его под наказание, чего и не скрывал от монастырской братии. Между тем то, что игумен Мирон принял новую присягу и «беспрекословно молится за новое правительство», должно было свидетельствовать «о личной его преданности России и её правительству». «Если же что-либо подобное, о чём доносил иеродиакон Сергий, и было, – отмечал владыка, – то относится ко времени первых чисел марта, когда вообще духовенство не имело ещё никаких указаний»³⁷. Однако архиепископ явно отставал от стремительно ускорявшегося хода событий: ещё 27 марта Харченко на посту губернского комиссара сменил один из лидеров местных кадетов – ялтинский уездный комиссар и бывший депутат II Думы, полковник Н.Н. Богданов (впоследствии участник Ледяного похода Добровольческой армии и министр внутренних дел Второго краевого правительства С.С. Крыма)³⁸.

Православная Пасха в 1917 г. праздновалась 2 апреля. Беспокойный март не замедлил сказаться на здоровье архиерея: болезнь помешала ему посещать всех, приветствовавших его с Воскресением Христовым, и ему пришлось передать им свою благодарность через прессу³⁹. Тем не менее к этому времени благодаря его умелой политике, ярким проповедям, воззваниям и неоднократным публичным заявлениям о лояльности Временному правительству в Таврической епархии сохранялось относительное спокойствие и даже сложилось гармоничное взаимодействие между духовными и светскими властями, Церковью и обществом. Впрочем, в известной степени это объяснялось замедленной реакцией на революционные события. Уже в апреле 1917 г. наивные надежды рассеялись, уступив место нарастающему ощущению неопределённости и разочарованию, а романтическую эйфорию вытеснило предчувствие большой беды.