В современном гуманитарном знании активно и плодотворно развивается проблематика «научного быта», или, применительно к истории исторической науки, «историографического быта». С учётом междисциплинарных подходов исследователи понимают «историографический быт» как своего рода «дисциплинарную лабораторию изучения жизни учёного-историка в различных её проявлениях», превращая её в «познавательную площадку в изучении жизненных стратегий и коммуникаций учёного», в понимании историко-культурных, социально-политических и психологических факторов научного творчества историка¹. Это сравнительно новое исследовательское направление получило развитие в монографии В.А. Соломонова и Н.Н. Зайцевой – первом опыте научной биографии яркого представителя петербургской исторической школы профессора Павла Григорьевича Любомирова (1885–1935).

Уточняющий подзаголовок в названии книги («превратности судьбы историка») выявляет особенности подхода её авторов к способу изучения биографии учёного. На суд читателя представлена книга о жизни деятеля российской науки в трагический переломный период революции, Гражданской войны, событий 1920–1930-х гг. Можно сказать, что это книга о «человеке в науке», «науке в человеке», но больше всего – о «человеке науки в истории народа». Жизненный путь Любомирова представляет собой яркий и, возможно, удивительный для наших дней пример верного служения науке и однозначного понимания приоритетности этого служения в иерархии индивидуальных ценностей и смыслов, несмотря на все противостоящие такому пониманию социальные и политические настроения и угрозы. Конечно же, пример человеческой верности служению науке не был исключительным, а напротив, характеризовал социокультурный тип представителей целого поколения учёных-гуманитариев, поставленных под уничтожающий удар нового типа «деятелей» науки, или, правильнее сказать, партийных идеологов от науки. И здесь нельзя избежать реплики в сторону: вряд ли Любомиров согласился бы с одной фразой в тексте введения монографии о том, что «история – наука, как известно, субъективная, зависящая от симпатий и антипатий тех, кто её изучает» (с. 9). Можно предположить, что научный и человеческий подвиг историка и многих его современников, видных учёных-гуманитариев, как раз происходил из внутренне предопределенной (воспитанием, образованием, принадлежностью к научной школе, ценностями нескольких поколений российской интеллигенции) невозможности начать писать совершенно иной исторический нарратив под влиянием «симпатий и антипатий», победивших в ситуационный момент общественного развития страны.

Главный акцент в книге сделан на особом значении в биографии Любомирова периода, пришедшегося на 1920-е – начало 1930-х гг., когда он был профессором и заведующим кафедрой русской истории в Саратовском университете. Его научная биография стала итогом и продолжением отдельных исследований, посвящённых изучению судьбы деятеля российской науки этого периода как в региональном, так и в общероссийском масштабе². Содержание монографии основано на солидной источниковой базе, которую составили научные труды Любомирова, мемуарные источники (воспоминания историков С.Н. Чернова, Е.Н. Кушевой, М.Е. Сергеенко), личная переписка учёного, публикации советской периодической печати 1930-х гг., архивные материалы из фондов Государственного архива Саратовской области и Государственного архива новейшей истории Саратовской области.

В главе «Становление личности П.Г. Любомирова» содержится информация о семье, родителях историка, социальной среде его детства, учебных заведениях, где началось его воспитание и образование. Авторы отдельно останавливаются на обстоятельствах исключения Любомирова из Саратовской духовной семинарии за участие в забастовке в 1904 г. К сожалению, его лидерство в «политическом движении саратовских семинаристов» освещено предельно кратко, и читателю не совсем ясно, в каких именно революционных организациях и «молодёжных революционных кружках» он состоял. Не совсем ясным является предположение о его участии в студенческих забастовках в период учёбы на историко-филологическом факультете Петербургского университета. Более важным видится вывод о том, что уже к 1909 г. студент Любомиров отошёл от участия в политической борьбе и всецело погрузился в научную деятельность. Приоритет науки в иерархии жизненных целей оставался характерным для всей дальнейшей судьбы историка.

Историографический контекст научной биографии Любомирова составляет вывод авторов книги о развитии научной мысли учёного в русле петербургской исторической школы и об определяющем влиянии исторических взглядов С.Ф. Платонова на становление как самого направления научных исследований, так и исторических концепций его трудов. В первой и второй главах монографии уделено внимание раскрытию содержания исследований Любомирова по главной теме его жизни – истории Смутного времени начала XVII в. Прежде всего это «Очерк истории Нижегородского ополчения 1611–1613 гг.» (1913), получивший развитие в магистерской диссертации, защищённой в декабре 1917 г. Подчеркну, что сам по себе историографический аспект, связанный с определением вклада историков в источниковедческое, тематическое, концептуальное обогащение исторической науки, с выяснением места исследователей в рамках ведущих для эпохи научных направлений, течений и школ, не является предметом специального изучения авторов монографии. Они сделали стержневой линией книги жизнь и судьбу Любомирова как видного представителя российской исторической науки, а вклад выдающегося историка в изучение истории Смутного времени и определение его места в петербургской исторической школе, несомненно, должен ещё стать предметом отдельного историографического исследования.

Во второй главе монографии раскрываются содержание и обстоятельства профессиональной деятельности учёного в Томском (1917–1920) и Саратовском (1920–1931) университетах. Начало научной и педагогической деятельности Любомирова в Саратове пришлось на те годы, когда здесь собрался настоящий «звёздный» состав гуманитариев: на историко-филологическом факультете трудились С.Л. Франк, В.А. Бутенко, Н.К. Пиксанов, М.Р. Фасмер, С.Н. Чернов, Ф.В. Баллод. Авторам монографии удалось показать, что Любомиров в полной мере включился в научно-образовательный процесс в Саратовском университете в тот момент, когда его содержание определяли крупные учёные, в своей педагогической и научной деятельности старавшиеся реализовать антидогматизм и свободу научного творчества. Но социокультурный и психологический тип учёного-гуманитария в новой исторической реальности конца 1920-х – начала 1930-х гг. был поставлен под угрозу уничтожения. Сама по себе научная независимость исследователей вызывала растущее недовольство как университетского начальства, так и представителей политической конъюнктуры в науке. В каком-то смысле именно пример Любомирова (неконфликтного человека, законопослушного гражданина, искренне пытавшегося принять участие в различных направлениях общественной деятельности в университете – от научно-исследовательских экспедиций до «дружин самоохраны», приложить свой талант к исследованию новой научной тематики, продиктованной запросами эпохи) лучше всего демонстрировал неизбежность в той исторической обстановке трагического излома судьбы и научной биографии.

Кульминационным моментом историко-биографического исследования является первый параграф третьей главы, посвящённой последним годам жизни и работы учёного – «“Дело Любомирова”: обвинение в монархизме и изгнание из университета». «Дело Любомирова» являет собой типичный пример, иллюстрирующий обстоятельства и причины начатой с середины 1920-х гг. перестройки системы высшего образования в СССР и чистки вузов от старой профессуры. Говоря о причинах гонений на заведующего кафедрой русской истории Саратовского университета профессора Любомирова, авторы монографии обращают внимание как на неблагоприятную ситуацию на факультете, так и на вмешательство М.Н. Покровского, выступившего с открытым призывом к началу идеологической кампании и заявившего, в частности: «Мы должны по-новому пройти по всем этим историкам и снова поставить перед ними вопрос: “Как веруете?”» (с. 68).

Поскольку «дело Любомирова» являлось своего рода отзвуком и продолжением «дела Платонова», авторы монографии, безусловно, не могли обойти историографических дискуссий, связанных с пониманием главных мотивов и движущих сил «Академического дела». Существуют две точки зрения, в рамках которых по-разному оценивается соотношение роли партийно-государственного руководства и собственно ситуации внутри исторической науки³. В рецензируемой монографии предпринята попытка совместить обе позиции как две стороны одного и того же процесса. Авторы пришли к выводу о совпадении целей и интересов властно-партийных структур и «новой профессуры». О ситуации, когда разделить и вычленить политическую и научную составляющие идеологических кампаний почти невозможно, может быть, лучше всего, свидетельствует понимание ситуации «изнутри», отражённое в мыслях и высказываниях учёных, живших и трудившихся в тех обстоятельствах. С.Н. Чернов в письме к С.Ф. Платонову из Саратова (1927) признавался: «С новою силою назревает какой-то огромный катаклизм, и я не знаю, какое и как разрешение приобретёт ход наших дел и отношений, – но сильно опасаюсь безмерных бед: то есть окончательного изгнания научного духа из Университета. Это совершенно верно, что мы его хранили и до настоящего времени донесли контрабандно. Теперь оборотистые руки властно протягиваются к нему, чтобы его с корнем вырвать» (с. 80).

Обыск и арест Любомирова в ноябре 1930 г. в связи с «Академическим делом» формально не имел значимых репрессивных последствий: менее чем через полмесяца историка освободили. Но обстоятельства его последующей судьбы, рассмотренные в заключительной части монографии, приводят к предположению о причинах такого поворота событий. Большее значение приобретала развернутая под лозунгом «Разгромим агентуру классового врага на идеологическом фронте!» пропагандистская кампания, призванная нанести удар по научной и педагогической репутации учёного. Организатором и ярым проводником этой линии стал специально отправленный в Саратов профессор Г.Е. Меерсон.

Отдельно отмечу жанровое своеобразие книги, проявившееся в оригинальном подходе её авторов к составлению приложений. Дело не только в солидной доле объёма приложений в общем тексте издания (свыше 100 страниц из 240), сколько в той особой роли, отведённой авторами монографии читательскому прочтению представленных в нём документальных свидетельств «превратностей судьбы историка». Содержащиеся в приложении материалы авторами сознательно не комментируются, чтобы «читатели, которым не безразличны судьбы российской науки и университетского образования, познакомившись с ними, смогли сами взвешенно оценить ту сложную и противоречивую эпоху, в которой жили и трудились многие выдающиеся российские учёные» (с. 18). Авторский замысел удался: заинтересованный темой читатель имеет возможность увидеть эпоху «изнутри», «услышать» голоса друзей и недругов Любомирова.

В приложениях собраны ранее публиковавшиеся Соломоновым в различных и не всегда доступных широкой читательской аудитории научных изданиях письма П.Г. Любомирова к С.Ф. Платонову, воспоминания о нём Е.Н. Кушевой и С.Н. Чернова, доклад Е.П. Подъяпольской на траурном заседании Учёного совета Государственного исторического музея, посвящённом памяти профессора, отчеты историка о научных командировках.

Особый интерес представляет публикация в приложениях к монографии материалов советской периодической печати начала 1930-х гг. На страницах изданий «На культурном фронте» и «За пролетарские кадры» развернулась пропагандистская кампания с целью дискредитации научной и педагогической деятельности Любомирова. Написанные в развязно-глумливой манере, статьи Г.Е. Меерсона, Г. Минкина, М. Гольдберга и В. Буша в полной мере иллюстрируют атмосферу и приёмы идеологических кампаний 1930-х гг. Внимательный читатель наверняка обнаружит за строчками разгромных статей-доносов принципиальную враждебность их авторов к человеческому облику и научному творчеству носителя высокой гуманитарной исследовательской культуры, каким, безусловно, являлся Любомиров. Такая враждебность заставляла находить следы идеологической крамолы даже в его научных изысканиях о событиях трёхсотлетней давности. С нескрываемой радостью они приписывали политический смысл, изобличающий, на их взгляд, неприятие Любомировым пролетарской революции, его лирическому отступлению, посвящённому эпохе Смуты: «Всегда как-то грустно наблюдать распадение человеческого общества, угасание жизни, закат культуры, гибель плодов долголетнего тяжёлого труда поколений» (с. 146). Те же авторы с пугающим «психологизмом» обличали мотивы обращения историка к истории старообрядчества, ибо, по их мнению, в гонимых старообрядцах он «видел самого себя в стране пролетарской диктатуры, чувствуя себя одиноким, окружённым враждебной ему действительностью» (с. 145). Все построения авторов обличительных статей против Любомирова были призваны обосновать его изгнание из науки и университетского образования: «Новые кадры для социалистического строительства мы будем готовить лучше без вас, чем с вами» (с. 167).

Подводя итог обзору содержания новой книги, отмечу, что первый опыт научной биографии видного российского историка П.Г. Любомирова представляет интерес не только с точки зрения современных подходов к истории науки. Можно с уверенностью сказать, что монография В.А. Соломонова и Н.Н. Зайцевой будет интересна современной читательской аудитории, заставляя вспомнить о нравственно-воспитательном потенциале исторической науки. Во всяком случае, знакомство с «превратностями судьбы историка» приводит к осмыслению негативных последствий грубого силового нажима на неоценимое достояние любого общества – интеллектуальный потенциал и нравственный облик истинных деятелей науки.