Журнал «Крокодил» являлся крупнейшим иллюстрированным сатирическим изданием СССР. Его карикатуры и шаржи отражали развитие общественно-политической и экономической жизни, по его публикациям можно оценивать взаимоотношения страны с внешним миром. С 1930-х гг. и по сей день этот журнал находится в центре внимания отечественных исследователей советской сатирической печати¹. Однако в зарубежной историографии журнал до сих пор не удостоился отдельного исследования. Восполнить этот пробел призвана монография Д. Этти «Графическая сатира в Советском Союзе. Политические карикатуры в журнале “Крокодил”», хронологические рамки которой очерчены эпохой оттепели (1954–1964). Одной из ключевых проблем автор считает сохраняющийся и сегодня образ изучаемого журнала как «острого идеологического пропагандистского оружия в геополитической битве». Однако «пропагандистская парадигма» даёт лишь ограниченное представление о «разнообразии визуального языка “Крокодила”, его идеологической сложности и различных методах производства и потребления» (p. 6). Книга призвана расширить и углубить понимание советской графической сатиры, переосмыслить влияние цензуры на неё и на советскую печать в целом.

Восемь глав монографии выстроены по тематическому принципу, рассказывая о разных аспектах редакторской и издательской политики «Крокодила». Этти сетует, что в литературе о сатирической прессе с 1930-х гг. (и «особенно с 1945 г.») укоренились две тенденции – «избирательность в отношении материалов из журнала и структуралистский подход» (p. 16). В западных исследованиях эпохи холодной войны основное внимание уделяется взаимоотношениям редакций и цензурных органов, идеологических установок при создании карикатур. Это оправданно, ведь такие работы «контекстуализируют анализ советской графической сатиры» и демонстрируют «влияние интеллектуального климата» на её развитие. Однако при этом, как правило, недооценивается значимость творческого процесса, редакции низводятся до безропотного исполнителя предписаний «сверху» (p. 16). Этти пытается показать упрощённость такого подхода, не учитывающего массу «полутонов» во взаимоотношениях журналов с властью.

Не менее важная проблема – недооценка самого жанра сатирической прессы, сведение её лишь к разновидности пропаганды. В большинстве зарубежных работ по советскому периоду карикатуры привлекались как иллюстративный материал, наглядно демонстрирующий, в каких направлениях развивалась пропаганда. Отсюда «крайне избирательное» использование «Крокодила» в качестве источника. Отмечается также поверхностное знакомство исследователей с редакционной политикой журнала, биографиями авторов, взаимодействием с аудиторией. «Крокодил» – «проблемный пример», поскольку «пропагандистская парадигма также не даёт возможности объяснить популярность журнала», в неё не вписываются юмор, ирония и пародия (р. 21). Оценка историографии советской сатирической прессы и недостатки «структуралистского подхода» приведены в первой, вводной главе монографии.

Во второй главе отмечена тесная связь «Крокодила» с дореволюционной сатирической печатью. Этот очевидный тезис автор повторяет в связи с тем, что существующая литература даёт «неточное объяснение традиций, повлиявших на советскую визуальную сатиру» (p. 45). Исследователи основное внимание обращали на образы внешнего врага (стран Запада, НАТО и др.). Этот перекос создал ложное представление о «Крокодиле» как орудии пропаганды, которое с готовностью рассказывало о проблемах зарубежных стран, но замалчивало недостатки советской системы. Большевистская революция – действительно переломное событие в истории российской прессы, но она не привела к «окончательному разрыву в сатирической традиции» (p. 45). Рассматриваемый журнал не стал исключением, скорее наоборот – он перенял многие приёмы, использовавшиеся карикатуристами ещё в 1905 г. Это касалось и тематического разнообразия, которое, как справедливо указывает Этти, до сих пор не вызывало большого интереса.

Анализ политической тематики проведён в третьей главе. Один из главных и наиболее интересных сюжетов – образ советского чиновника, который подвергался критике за жадность, «неподвижность, мелочное нежелание проявлять инициативу» (p. 83). В годы оттепели эта критика «имела особый политический оттенок»: преодоление культа личности означало и борьбу со «сталинской» бюрократией (p. 84). Крокодила (собирательный образ редакции журнала) изображали путешествующим по СССР, разоблачающим коррупцию, правонарушения и лицемерие. Он выступал посредником между режимом и гражданами. Карикатуры и тексты журнала чаще всего могли трактоваться неоднозначно, создавая «двойственное видение советской культуры и политики» (p. 92).

В четвёртой главе кратко описан процесс согласования карикатур в Главлите, а также взаимоотношения редакции с властью на разных уровнях. Автор не отрицает влияния на журнал цензуры, но подчёркивает, что оно было опосредованным. Коллектив редко получал прямые указания «сверху», действуя в очерченных, но стабильных границах. Аудитория выступала «активно функционирующей частью советской медиасистемы», и «Крокодил» сделал «участие и сотворчество» читателей значимой составляющей редакционной политики (p. 123).

Пятая глава посвящена главным образом именно этому взаимодействию. Этти критически оценивает взгляды «тоталитарной концепции» (К. Фридрих, З. Бжезинский и др.), в которой советские граждане – лишь «пассивные получатели контента средств массовой информации» (p. 125). Он замечает, что «Крокодил» «всегда был чем-то большим, чем просто журнал» (p. 126). К примеру, с февраля 1923 г. регулярно публиковалась «библиотека “Крокодила”», включавшая лучшие работы из журнала и альбомы карикатур его ведущих художников. В мае того же года организован «Живой Крокодил» – театр сатирических пьес, художественных статей, миниатюр, выступавший по всей стране. Одним из его активных участников был В.В. Маяковский. Редакция журнала «обладала значительным авторитетом», имела достаточно свободы для экспериментов и выхода за привычные рамки печатной прессы. Читатели оказались полноправными участниками этого процесса, их карикатуры и рисунки регулярно появлялись на страницах «Крокодила».

В шестой и седьмой главах Этти подробно остановился на образах советских политиков и Запада, связав эти сюжеты с проблемой цензуры и диктата со стороны властей. Журнал включался в «политический дискурс на самом высоком уровне», так как руководство страны представляло себе капитализм в терминах и образах, «заимствованных из советской графической сатиры» (p. 156). Однако при всей изобретательности художники нечасто отклонялись от канонического изображения американского капиталиста, германского неонациста или британского империалиста. Постоянное повторение одних и тех же образов «создавало ощущение безвременья и неподвижности», а критика со временем становилась необоснованной и вымышленной. Но скептическая сатира «Крокодила» затрагивала не только Запад, в ней проявлялось скрытое «неверие во все идеологии как средства интерпретации или руководства к повседневному существованию» (p. 159).

Не меньшую проблему представляла репрезентация советского руководства. «Крокодил» был «искусен в визуализации оппозиции советским дискурсам», но политические лидеры СССР оставались за пределами карикатур. Это, однако, не боязнь «неправильно» изобразить лидера, но редкая для советской печати возможность избегать его упоминания. Перечисление достижений СССР (как и критика Запада) оказывалось, как правило, деперсонифицировано и полицентрично. В результате «Крокодил» представлял собой «мир, в котором не было… “главных” фигур», а идеология почти всегда ограничивалась повседневной практикой, высвечивавшей недочёты и недостатки строительства коммунизма (p. 178).

В восьмой главе Этти показал, как журнал заставлял читателей размышлять над карикатурами и разгадывать их скрытые смыслы. Художники поднимали многие темы, актуальные для эпохи оттепели, будь то бюрократическая волокита, очереди за зарплатой, приёмка новостроек или вечный конфликт отцов и детей (p. 194, 210). Всё это делало журнал отражением советского времени, общества и идеологии (пусть оно и оказывалось искривлённым и размытым). Журнал являл собой «важное средство признания государством собственных проблем». Это не «механизм притворного отпущения грехов, а скорее инструкция для читателей по использованию идеологии при поиске решений проблем посредством участия и исполнения» (p. 221).

В целом работа Этти оставляет впечатление серьёзного и вдумчивого труда, затрагивающего важный сюжет истории советской печати. Но необходимо учитывать, что перед нами в первую очередь культурологическое исследование, сосредоточенное на образах в карикатурах «Крокодила», опускающее при этом исторический контекст и многие черты общественно-политической жизни СССР. Справедливо указав на малую изученность редакционной политики журнала и его взаимоотношений с цензурой и властью, Этти практически не привлёк архивные источники, в первую очередь документы Главлита, хранящиеся в ГА РФ. Справедливо замечание автора об избирательности его предшественников в привлечении материалов журнала. Однако вызывает вопросы ограничение хронологических рамок эпохой оттепели, не вполне ясно, чем эти годы выделялись в истории «Крокодила». Не показано развитие его тематики и наполнения. Как уже упоминалось, название монографии вводит в заблуждение, так как в нём не уточняется, что речь идёт главным образом о 1954–1964 гг. В откликах на книгу рецензенты справедливо указали на сложность авторского стиля и его порой излишнюю увлечённость анализом отдельных карикатур². А. Вуд, к примеру, отметил, что стиль превратил книгу Этти в «одну из самых несмешных публикаций на тему политического персифляжа в печати»³. Думается, вывод историка излишне резок, так как научная монография и не обязана смешить читателя, даже если она повествует о сатире и юморе. Вероятно, рецензенты не нашли в книге того, что ждали: связной и последовательной истории «Крокодила» в советский период, учитывающей меняющийся исторический контекст. Этти, безусловно, внёс свой вклад, но полная история наиболее популярного сатирического журнала СССР всё ещё ждёт своего исследователя.